Аркадий (Остальский), епископ Бежецкий, бывший Лубенский, Викарий Полтавской епархии, Священномученик

Есть удивительные люди, подобные ангельским существам, предызбранные Богом к особому служению. Они от рождения исполняются духовной радостью и вечно неутомимой ревностью о славе Божией. Одним из таких светочей Русской Православной Церкви был епископ Лубенский Аркадий (Остальский). Знакомясь с его жизнью, невольно удивляешься той духовной бодрости и легкости, с которой он нес неохватный крест, данный ему Богом, без ропота, смущения и даже недоумения о мере выпавших на его долю страданий. Ни тюрьмы и лагеря, ни советские застенки и зауженная уплощенность воинствующего атеизма не смогли воспрепятствовать его огненному духу жить в бездонных глубинах православия на безграничных просторах Вселенской Церкви.

В апреле 1888 года в селе Яковицы Житомирской губернии (в других источниках –– в самом г. Житомире. –– Ред.) в семье священника Иосифа Остальского и Софии Павловны родился сын Аркадий. По окончании в 1910 году Волынской семинарии и Киевской Духовной Академии (в других источниках указана только Волынская семинария. –– Ред.) Аркадий Иосифович был помощником епархиального миссионера. После принятия в 1911 году священного сана с назначением в собор Староконстантинова он не оставил миссионерских трудов. Его душа искала подвига ради Христа, и миссионерство представлялось ему как единственно верное, дарованное Богом служение. Отец Аркадий был прирожденным миссионером. Проповедовал просто и ясно, так, что огонь любви к Богу, горевший в его сердце, воспламенял ревность о благочестии у всех, кто находился рядом. Религиозный опыт не оставался его внутренним, частным делом, но с удивительной ясностью изливался в благодатных делах. Не умея быть равнодушным ко всему, что касалось спасения души и блага Церкви, он увлекал за собой способных слушать Евангельское благовестие и жаждущих реальной жизни во Христе.

Свои впечатления от встречи с сектантами во время миссионерских поездок отец Аркадий описывал в отчетах, которые печатались в "Епархиальных ведомостях".

"Глубоко поучительный случай

наказания Божия отступника от православия

В деревне Адомове Велико-Цвильского прихода Новоградволынского уезда проживает мещанка Мария Дудкевич, сорока лет. Рожденная и воспитанная в православии, она по убеждению штундо-баптистов назад тому три года перешла к ним. Вскоре у Марии Дудкевич стали наблюдаться проявления тихого умопомешательства, а спустя немного времени она совсем сошла с ума. В минуты, когда несчастная приходила в сознание, ее посещали православные той же деревни, которые убеждали ее возвратиться в лоно Православной Церкви, говоря, что самое умопомешательство её тогда и пройдет. Долго штундо-баптисты удерживали у себя больную, но последняя увидела, что с переходом в штунду она не только не приобрела "нового знания" и "озарения свыше", но и потеряла тот природный ум, которым она обладала в православии. И вот Мария Дудкевич решила перейти в свою родную веру. Будучи привезена к родным в местечко Горошки Житомирского уезда, она дала тамошнему священнику обещание перейти в православие, что действительно исполнила. К радости православных, живущих в нашем обуреваемом штундой крае, над Марией Дудкевич опять проявилось действие Всемогущего Бога, и больная вдруг стала выздоравливать. Но, к несчастью, это продолжалось недолго; штундо-баптисты, пользуясь отдаленностью деревни Адомова от ближайшей церкви (село Великая Цвилья в десяти верстах), начали опять подговаривать Марию Дудкевич перейти к ним. Мария Дудкевич, поддерживаемая православными односельчанами, некоторое время оставалась истинной овцой Православной Церкви, но потом начала посещать собрания штундо-баптистов и мало-помалу опять перешла к ним; отступница от православия стала открыто хулить православную веру и ее святую Церковь, доказывая, что только у "евангеликов" (штундистов) вера Христова –– истинная. Дерзость отступницы доходила до того, что на собраниях она вступала в споры с православными миссионерами и защитниками родной веры и, заглушая всех, кричала о своей новой, правой вере. Но это продолжалось недолго; Бог Сам решил спорный в Адомове вопрос у кого истинная вера: у нас ли, православных, или у штундистов. Мария Дудкевич опять впала в умопомешательство, сначала тихое, а потом и буйное. Православные тогда опять, в минуты умственного просветления больной, уговаривали ее покаяться и возвратиться в православие. Благодаря частым посещениям больной православными ревнителями той же деревни, последняя дала обет навсегда отречься от штунды. Дивный в Своих делах Бог скоро опять сподобил обещавшую обратиться к Нему Своей милости –– у Марии стало наблюдаться умственное просветление, и спустя немного времени Мария Дудкевич стала чувствовать себя уже настолько здоровой, что стала приготовляться ко святому причастию, каковое и сподобилась со слезами принять 10 сентября в Велико-Цвильской церкви.

Дай Бог, чтобы вышеописанное поучительное событие предостерегло "колеблющихся ветром всякого учения" от увлечения этой богомерзкой и антихристовой ересью, называемой штундой, а зараженных уже ею заставило бы подумать о том наказании, которое может постичь их еще на земле и которого уже никак не избежат они в жизни загробной.

Поездка к сектантам

30 июля сего года я, по поручению отца архимандрита Митрофана, прибыл в село Ничпалы для беседы с живущими недалеко оттуда сектантами. Нарочно для своей поездки я выбрал воскресенье, чтобы на беседу собралось как можно больше людей. Но тут же узнал я, что мое желание – провести публичную беседу – не осуществится. Сектанты живут от ближайшего православного селения –– деревни Конотоп –– в четырех верстах и, конечно, в Конотоп на беседу не придут, равно как и конотопские православные не придут для слушания беседы к сектантам на хутора. Поэтому я решил беседу с православными отложить до более удобного весеннего или зимнего времени, а пока познакомиться с сектантами.

На другой день, после утрени, в сопровождении студента Академии Константина Струменского я выехал к сектантам. Дорога предстояла убийственная, которая и отняла у нас немало времени; так что, несмотря на наше желание и неимоверное усилие лошадей, к сектантам мы приехали около часу дня, когда собрание уже окончилось. Не зная, как отнесется к нашему визиту проповедник штундистов, я послал к нему кучера, прося позволения зайти в дом его. Хозяин ответил согласием, и мы, вооружившись Библией, вошли во двор сектанта. У дверей дома нас встретил сам проповедник и пригласил в свою квартиру. Комната, в которую мы вошли, предназначалась для религиозных собраний, что видно было по священным изречениям, заключенным в рамки и висящим на стенах, а также по ряду скамей для слушателей. Собрание недавно окончилось, а потому стол был завален массой русских и немецких книг. Встретившая нас хозяйка вышла и скоро вернулась в сопровождении еще нескольких сектантов. И так составилось у нас маленькое, из человек десяти-двенадцати, религиозное собрание. Я повел беседу по обычному методу.

"Как вы, так и мы веруем в одного и Того же Господа; как мы, так и вы читаем одно и то же Слово Его, но вера у нас разная. И мы, и вы, люди разных вер, но носим одно и то же имя – христианина – и свою веру называем Христовой. Христос же принес не две, а одну веру. Итак, одна из этих вер не истинная, не Христовая, не евангельская. Христовой и евангельской верой можно назвать только ту, в которой исполняются все слова евангельские. Кто называет себя евангеликом, тот должен стремиться выполнять все слова Евангелия".

Отсюда я перешел к самому трудному для сектантов месту, Луки, гл. 1, ст. 48, о почитании Богоматери. "Вот вы называетесь евангеликами, – сказал я, – а Богоматери не почитаете, то есть, другими словами, нарушаете евангельские слова. Что скажете на это?". Проповедник по обыкновению начал говорить о только внутреннем почитании Богородицы. Когда же его доказательства в пользу внутреннего почитания Богородицы оказались малодоказательными, то он напал на православных, что и они в праздники не Богородицу почитают, а с особенной страстью предаются грехам и "прославляют и угождают самим себе".

После получасовой беседы о почитании Богородицы, не имея возможности защитить свое лжеучение, проповедник сел на излюбленный сектантами конек –– о недостойных пастырях и о платах "за требы". На эту востребованную и настоящим проповедником тему говорилось очень много, называлось многих наших "недостойных" пастырей, пасущих свое стадо "из-за гнусной корысти": очевидно, здешний защитник сектантства стоит, что называется, в курсе настоящего дела, собирая сведения о различных дефектах жизни и деятельности православных пастырей.

Покончивши и с этим вопросом и указавши, что и между святыми апостолами нашелся грешный Иуда, а также обративши внимание сектантов на слова апостола Павла: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю" (Рим. VII, 19), я доказал, что даже и недостойных учителей и пастырей нужно слушаться (Мф. XXIII, 3), ибо и через них действует благодать Божия (Ин. XI, 51).

После этого мы стали беседовать о почитании святых и о их за нас молитвах, говоря, что если грешник в аду мог молиться за своих живых братьев (Лк. XVI), то тем более право на это имеют праведники, молитвы которых угодны Богу (Иак. V, 16).

А что это так, видно из того, что Сам Бог иногда требует молитв за людей у святых Своих. Так, по его требованию Иов молится за своих друзей, по Его же приказанию и Авраам молится за фараона. Правда, тут живые молятся за живых, но у Бога нет мертвых, "ибо у Него все живы" (Мф. XXII, 32; Лк. XX, 38). Но если молитвы праведников еще здесь, на земле живущих, имеют цену в очах Божиих, то сколь ценнее молитва праведного, увенчанного венцом славы. Неизбежно за этим последовала беседа о неканонических книгах, каковых, кстати сказать, не оказалось в сектантской, Лондонского издания, Библии, и окончилась она ответами моими на предложенные сектантами (проповедник остался недоволен и в конце говорил мало) вопросы религиозного, нравственного и житейского характера.

В пять часов мы выходили от сектантов, напутствуемые различными их благопожеланиями и извинениями…

На мой вопрос у сопровождавшего нас православного из деревни Конотоп – как православные относятся к сектантам – тот ответил, что православные мало сообщаются с ними и потому не испытывают на себе сектантского влияния, так что число сектантов – тридцать человек – уже давно стоит на точке замерзания.

Из Староконстантиновского уезда

Через несколько дней после своего водворения в Староконстантинове я посетил самое ближайшее и опасное для православия село Капустин. С первого же своего знакомства с этим пунктом я пришел к заключению, что Капустин – самое страшное, и, значит, требующее наблюдения село, потому и положил себе за правило как можно чаще в него наведываться. И в этом мне Бог помогал: за истекший год Капустин я посетил около десяти раз. Несколько раз служил я там, сопровождая служение двумя, а иногда и четырьмя проповедями. Здесь же мною в помещении церковной школы велись несколько раз миссионерские беседы. Сектанты, несмотря на мои просьбы, бесед не посещали и только во время четырехдневных курсов впервые пришли. В Капустине мною за весь год было роздано до двух тысяч листков. В общем, в Капустине за весь год мною было произнесено около тридцати бесед на все важнейшие пререкаемые сектантами пункты православного учения.

После Капустина на первом плане я поставил Лажевую, в которой был пять раз. В Лажевой пока нет ничего страшного, но, не дай Бог, там может приютиться хлыстовство, ибо к крестьянам, жаждущим, как нигде в других селах, живого слова, стал появляться лжемонах, который уже начинает проповедовать безбрачие и воздержание от некоторых видов пищи. Приезжая в Лажевую, я каждый раз вел религиозно-нравственные беседы и раздавал листки, выписанные или же перепечатанные мною. В последнее же свое посещение Лажевой я вел беседу при помощи световых картин. В ограждение от могущей быть опасности в соседнем селе Баглаях я тоже вел со световыми картинами беседу.

В верстах пятнадцати-двадцати от меня находится и село Сковородки, в котором насчитывается до шестидесяти пяти штундистов. Это село я посетил пять раз, но беседы удалось вести только два раза: один раз в волости при незначительном количестве служащих и другой раз два дня подряд в церкви (во время Великого поста). Был же и в приписном к Сковородкам селе Новоселице, где во время освящения церкви беседовал в храме и обличал сектантов, не имеющих храмов.

По приглашению отца Яковкевича, служил и беседовал в селе Западинцах, где собралось несколько тысяч богомольцев. Бывал также в селе Кобыльи, расположенном на границе с Подольской губернией и уже испытывающем влияние тамошнего сектантства. Литургисал и проповедовал в селе Пашковцах, хотя и не зараженном, но соседнем с Капустиным селе. Во всех этих вышепоименованных селах обильно раздавал самую разнообразную литературу, которою наделили меня отцы Митрофан и Василий и которую я выписал или даже сам печатал. Наконец, был приглашен я и на освящение церкви в селе Воронковцы (восемь верст от Сковородок), где тоже проповедовал слово Божие.

На границе нашей епархии в соседстве с пресловутой сектантской Ярославкой находится село Самчики, в котором уже года три проживает штундист. Великим постом Бог помог мне посетить и этот пункт. Там я прожил четыре дня, утром и вечером посещая многолюдные (благодаря прекрасному служению отца Недельского и хору матушки Недельской) службы и знакомя православных с обличением сектантства.

Удалось мне заглянуть и в отдаленные пункты: м. Купель и село Зарудье. В Купеле провел четырехдневные курсы и удостоился два раза совершать литургию при пении прекрасного хора, организованного учителем Сиверским. В Зарудье же я был два раза: в первый раз совершал литургию (возвращаясь от Козац/ких/ могил), а во второй раз ездил нарочно на трехдневные курсы. В оба мои приезда являлись и сектанты, но после первой же беседы уходили.

С Божией помощью я побывал два раза в Адомове Цвильского прихода, совершал литургию и проповедовал. Возвращаясь же из Цвили, посетил я и м. Рогачев, Смолдырев и Майдан Лабунский. Во всех этих местах беседовал и раздавал обильно листки. Два раза мною было посещено село Конотоп Ничпальского прихода. В первый свой приезд я посетил проповедника баптизма Ковальчука, а во второй – беседовал при более чем тысячной аудитории. На беседу поприходили люди за десять-пятнадцать верст. Были и сектанты, вернее, полусектанты, которые робко возражали мне. Но Бог помог мне – и православные были очень довольны. В Решневке Изясл. уезда был один раз. Сектантство там почти что неизвестно (один случайный сектант), и потому там провел беседу догматико-нравственного характера".

С началом Первой мировой войны отец Аркадий стал военным священником и служил в 408-м Кузнецком пехотном полку. В 1917 году он прибыл с фронта в Житомир и стал настоятелем храма преподобного Серафима Саровского, а затем (а именно, как указывают другие источники, в 1920-м году. –– Ред.) –– маленькой Свято-Николаевской церкви в центре города, при которой организовал православное братство.

Начавшиеся в то время гонения на Церковь только умножили ревность отца Аркадия, и со всем пылом молодой, глубоко религиозной натуры он устремился на защиту веры православной. Его проповеди, как духовный меч, рассекая первые завязи всероссийской смуты и насильно внедряемой лжи, помогли многим сориентироваться и не погибнуть в это страшное для православия время. С каждым днем в его храме становилось все больше и больше братчиков и молящихся. Ежедневно утром и вечером совершая богослужения, отец Аркадий говорил пламенные проповеди, внося духовную радость в измученные и охладевшие сердца людей. Вместе с братчиками он предпринимал пешие паломничества к православным святыням. Дорогой пели акафисты и псалмы. Это были переходы по двести и более километров. Невзирая на все внешние трудности, народ с радостью принимал участие в этих крестных ходах. Среди всеобщего нестроения и разрухи такие паломничества помогали найти опору и душевное равновесие.

Отец Аркадий отличался особой добротой и даже жертвенностью, выходящей за пределы понимания простых людей. Как-то прихожане, зная его нужду, сшили священнику шубу, но он, надев ее не более двух раз, подарил бедной вдове, у которой дети болели туберкулезом. На вопросы близких, где шуба, поначалу отец Аркадий отвечал уклончиво, но, в конце концов, был вынужден признать, что распорядился подарком по своему усмотрению. Однажды он вышел из Житомира в сапогах, но, встретив на пути какого-то бедняка, поменялся с ним на лапти и уже в них пришел в Киев. В другой раз он отдал бедняку свои брюки, а чтобы это было не заметно, зашил полы подрясника, чтобы они не распахивались. Порой его чрезвычайной добротой пытались воспользоваться нечестные люди. Так, один пьющий человек, прикинувшись нищим, выпросил у него новый подрясник, но через некоторое время был замечен прихожанами на базаре продающим именно этот подрясник, который (им) пришлось выкупить и вернуть отцу Аркадию. В его комнате практически не было никаких личных вещей.

Гонения на Церковь с каждым годом усиливались, и работа братства с каждым днем становилась все труднее и опаснее. ЧК с дьявольской неутомимостью преследовало верующих, закрывало церкви, увольняло людей с работы за религиозные убеждения. Но сгустившийся мрак лишь отчетливее оттенял Божию благодать для всякого желающего спасения. Отец Аркадий, всегда вдохновенный, горящий небесным огнем, все более и более привлекал к себе верующих и объединял их единой мыслью о Господе. По свидетельству протопресвитера Михаила Польского, братство, основанное и руководимое отцом Аркадием, имело много забот: помогало бедным и больным, обучало детей Закону Божиему, хоронило умерших. Все члены братства были полны энтузиазма, а горячие молитвы отца Аркадия всех воодушевляли.

Популярность отца Аркадия все возрастала. Приток молящихся и прихожан вырос настолько, что настоятель храма не в силах был исполнять все требы, особенно исповедь, и это вынуждало его иногда, подобно праведному Иоанну Кронштадтскому, прибегать к общей исповеди, которая представляла собой умилительное зрелище. Все исповедующиеся стояли на коленях, а глаза их, наполненные слезами, были направлены на стоявший впереди Крест с Распятием. Отец Аркадий с амвона призывал всех к покаянию в совершенных грехах.

Декрет об изъятии церковных ценностей, вышедший в 1921 году, стал первой скорбной ступенью в полной испытаний жизни иерея Аркадия Остальского. Исполняя благословение Святейшего Патриарха Тихона подчиниться властям по рассуждению христианской совести, отец Аркадий отказался сдать богослужебные сосуды. Карающий меч революции не заставил себя ждать. В один из дней (в других источниках указывается, что это случилось в 1922 году. –– Ред.) после совершения Божественной литургии отца Аркадия при выходе из храма арестовывают агенты ЧК. Большевики тогда еще не были обучены искусству удушать своих противников вдали от посторонних глаз, за что тут же и поплатились. Огромная толпа молящихся, на глазах которой происходил арест, двинулась вместе с арестованным настоятелем своего храма к зданию ЧК. Разъяренные солдаты-чекисты, оттесняя толпу к забору, держа ружья наготове и угрожая стрельбой, злобно потребовали: "Разойдитесь по домам, иначе — стрелять будем!". Но православные, прижавшись друг к другу, затаив дыхание от страха, не двинулись с места.

Протопресвитер Михаил Польский пишет: "Но вот выступает монахиня Серафима, и смело говорит: "Нет, мы не уйдем, пока вы не отпустите нашего батюшку, — или берите нас всех вместе с ним". Солдаты опустили винтовки и нас всех, – рассказывает свидетельница, – повели в подвал ЧК. Было жутко и радостно. Весть о событии с отцом Аркадием мгновенно облетела весь город. В ЧК стали присылать бесчисленное множество посылок. Арестованные были сыты, также как и конвой. Под руководством монахини А. в подвале ЧК пели церковные песнопения. Изредка через окно видели отца Аркадия, выведенного на прогулку во дворе. Отец Аркадий украдкой осенял нас крестным знамением. Так прошло два дня. Наконец, в камеру пришел начальник ЧК Потапов и спросил нас, долго ли мы будем упорствовать? Снова монахиня Серафима выступила от лица всех и сказала: "У вас, товарищ начальник, такое доброе лицо; вы, наверное, никому не хотите зла. Отпустите нам нашего батюшку". Начальник улыбнулся и приказал выходить по одиночке к следователю. Следователь предлагал каждому из нас подписать уже приготовленную бумагу, в которой отец Аркадий обвинялся в сопротивлении советской власти и в возбуждении народа против нее. Я отказалась подписать эту фальшивку, но следователь заявил, что если я не согласна с ее содержанием, нужно сделать оговорку. Так я и сделала, написав, что люди пошли за отцом Аркадием по собственной воле, а вовсе не по его наущению".

Спустя некоторое время объявляется над отцом Аркадием открытый суд. К суду было вызвано очень много свидетелей. Все они говорили одно и тоже, отзываясь о своем батюшке как о прекрасном, замечательном человеке, бессребренике, священнике, сумевшем всю свою жизнь отдать на служение Богу и людям; приводилось много примеров его исключительной доброты и самоотверженности. Житомирским обывателям казалось, что после таких блистательных свидетельских отзывов любимый пастырь непременно выйдет оправданным, ибо улик никаких нет. Но прокурор (молодой коммунист, весьма гордый и самоуверенный) с циничной откровенностью заявил, что вся характеристика, данная свидетелями отцу Аркадию, является не оправданием, а усугублением предъявленного обвинения, ибо идеи, так горячо проповедуемые и проводимые им в жизнь, противоречат идеям советской власти, и что подобные лица не только не нужны советскому государству, но и крайне вредны.

В период Гражданской войны, невзирая на все шатания и расколы, отец Аркадий строго придерживался патриаршей Церкви. На допросе он говорил: "Во время пребывания на Украине Петлюры часть духовенства Житомира вошла в состав автокефальной Украинской церкви и отделилась от нас. Эта группа поддерживала петлюровское движение. Я ничего общего с этим направлением церкви не имел и поддерживал Тихоновское направление /…/. В беседах с отдельными гражданами я выражал недовольство соввластью, но церковно-публичных выступлений у меня не было". Священника обвинили в возбуждении людей против соввласти, в то время как он умышленно не затрагивал в своих проповедях и выступлениях политические темы.

Но суд советский был беспощаден. По воспоминаниям верующих, когда суд приговорил священника к смертной казни и зачитывались обвинительное заключение и приговор, отец Аркадий заснул, и конвоиры вынуждены были разбудить его и сообщить, что он приговорен к расстрелу. "Ну что ж, – сказал священник, – для меня смерть – приобретение".

Его верные чада употребили все силы, чтобы добиться отмены этого приговора, и последний был заменен тюремным заключением, которое отец Аркадий отбывал в Житомирской тюрьме (по другим источникам, смертный приговор был заменен на 10 лет тюремного заключения на Севере. –– Ред.).

Приговоренный отец Аркадий был отведен под усиленным конвоем в тюрьму. Народ его сопровождал всю дорогу...

Позже отец Аркадий вспоминал: "В 1922 году, перед изъятием церковных ценностей, я прочел послание Патриарха Тихона, полученное нашим архиереем. Это послание перечисляло те предметы, которые нельзя было отдавать в пользу голодающим. За это я был осужден на пять лет заключения. В заключении был около двух лет".

Выйдя из заточения (некоторые источники указывают, что это случилось в 1925 году), отец Аркадий поехал в Дивеевский монастырь и Саров помолиться в обители преподобного Серафима. Там блаженная Мария Ивановна сказала ему: "Будешь епископом, но из тюрьмы не выйдешь". Там же, в Саровской Успенской пустыни, он был пострижен в мантию с тем же именем (его жена, чисто светская дама, еще, когда он был в тюрьме, вышла замуж за какого-то чиновника).

Через какое-то время церковь, где служил отец Аркадий, была закрыта, но братство продолжало работать тайно, собираясь время от времени то на квартире матери отца Аркадия, Софии Павловны, то у кого-либо из членов братства. Отец Аркадий некоторое время жил в Харькове, Москве, других городах – в зависимости от того, как складывались обстоятельства.

После принятия монашества отец Аркадий с еще большей ревностью погрузился в молитву и аскетические труды, а все свободное время отдавал братству. Смысл и цель христианской жизни в этот период раскрывались перед ним как никогда ясно и определенно. Стремление к святости, стяжание Святого Духа отныне стали его единственной и вожделенной целью. Чем больше и неотвратимее разрушался внешний мир под ногами у миллионов русских людей, тем крепче отец Аркадий держался за единственно несомненную твердыню церкви – опору и упование православных христиан. На одной из открыток, подаренной духовной дочери, он написал пожелание, которое в такой же степени относил и к себе: "Не тот блажен, кто хорошо начинает, но кто хорошо кончает подвиг свой. Посему подвиг покаяния и борьбы со страстями должен быть пожизненным".

В начале 1926 года иеромонах был возведен в сан архимандрита, а 15 сентября того же года в Москве был хиротонисан митрополитом Сергием (Страгородским) в сослужении с другими архиереями во епископа Лубенского, викария Полтавской епархии.

Пробыв совсем недолго в Лубнах, уже в октябре того же 1926 года епископ Аркадий был снова арестован и выслан в Харьков. Въезд в Лубны был ему строго запрещен ГПУ, но он решил пренебречь этим и отслужить пасхальное богослужение. Об этом было предупреждено соборное духовенство и в преддверии пасхальной службы ожидало своего архиерея. Но и к одиннадцати часам вечера никто не появился. Тайно выехав в Лубны, около половины двенадцатого епископ Аркадий появился в алтаре. Одетый в пальто, в затемненных очках, он вызвал недоверие, и дьякон собора попытался прогнать незнакомого человека: "Мы ждем назначенного нам архиерея, и вам сейчас не место в алтаре". Но тот потребовал вызвать настоятеля, которому сообщил, что он и есть назначенный к ним архиерей, после чего облачился, и пасхальное богослужение началось. Но вскоре стали появляться представители власти, и дальнейшее пребывание Владыки в соборе грозило арестом. Ему пришлось скрыться.

Это была единственная архиерейская служба епископа Аркадия в своей епархии.

(В некоторых источниках указывается, что в феврале 1927 года епископ Аркадий был выслан в Туапсе, откуда бежал, и долгое время, скрываясь, жил в Петрограде, в частности на Киевском подворье, служа тайно. –– Ред.).

Владыка Аркадий отличался внутренней последовательностью в своих религиозных взглядах и был противником привнесения политических страстей в церковную жизнь. Но мудрая воздержанность и предусмотрительная лояльность не спасли его от новых репрессий.

По-видимому, обстоятельства сложились так, что в начале 1928 года епископ Аркадий находился в Москве. В начале мая 1928 года сотруднику ОГПУ Храмову был выдан ордер на арест епископа с любопытной припиской: "Все должностные лица и граждане обязаны оказывать лицу, на имя которого выписан ордер, полное содействие для успешного выполнения. 3 апреля 1928 г. ОГПУ Г. Ягода".

Но 9 мая 1928 года епископ сам пришел в ОГПУ, чтобы объясниться с властями, и там же был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму. Допрос епископа Аркадия, как и само дело, оказался даже для того мало сообразующегося с правовыми нормами времени предельно кратким. Выяснив минимум необходимого (формально уже известного, как то: фамилию, год рождения, сан и прочее) и не вдаваясь в подробности, следователь повел разговор о том, что волновало молодую советскую власть и ее представителей в первую очередь. Дело было в следующем. "В 1927 году, после того как появилась декларация митрополита Сергия, один из священников моего епископата, – рассказывал Владыка Аркадий, –– обратился ко мне с письмом, в котором заявил, что отказывается от меня и митрополита Сергия из-за декларации, потому что декларация и применение ее по существу есть измена православию. Я священнику ответил личным письмом, разъясняя ему ошибочность его взглядов. Он взял из моего письма отдельные мысли, несколько переработал (и) от моего имени выпустил послание, направленное против митрополита Сергия. Когда же меня в ОГПУ спросили, кто эти воззвания выпустил, я проявил сожаление к автору, отцу многодетного семейства, и не указал его фамилию". Письмо, написанное Владыкой и доработанное отцом Александром, оказалось многим созвучно и получило большое распространение в православной среде. Через некоторое время письмо попало в ОГПУ с подписью: "Аркадий, епископ Лубенский", что и привело последнего к аресту.

Следователь прочитал начало этого "Обращения к православным": "Возлюбленные о Христе! Так как я не имею возможности лично беседовать с вами, то доставлю себе удовольствие это настоящим письмом". Последовал вопрос:

- Каким епископом Вы считаетесь?

- Лубенским.

- Зачитанное послание составлено Вами?

- Это, во-первых, первоначально было частное /…/ письмо, принадлежащее мне. Писано было в Новом Афоне в ответ на письмо священника, поддерживавшего меня материально. Письмо мое ему (ответное) начиналось словами: "Дорогой о. Александр", за каковым обращением следовало поздравление с Ангелом. Кончалось письмо передачей поклона жене и детям. Остальной текст тождественен, насколько я помню. В предъявленном мне документе откинуты почему-то начало и конец, заменены так, как видно в показанном мне документе. Никакого поручения превратить мое частное письмо в "обращение" общественного характера я никому не давал. Сделано это без моего ведома.

- Как фамилия этого священника Александра?

- Назвать ее не могу.

- Почему?

- Не желаю, чтобы он отвечал. Пусть вся ответственность лежит на мне.

- Вы согласны, что в Вашем письме есть места непосредственно антисоветского характера?

- Согласен.

- Значит, отказываясь назвать фамилию распространителя, притом самовольно распространявшего документ, Вы хотите укрыть антисоветского деятеля?

- Не хочу выдать и не хочу укрыть. Предоставляю этот вопрос времени.

Сейчас трудно четко разделить, где подлинный текст Владыки, а где корректура и дополнения отца Александра, непримиримо настроенного против митрополита Сергия, но во всех случаях этот документ, получивший в свое время широкую огласку, несомненно, достоин внимания. (В этой связи следует заметить, что, согласно некоторым источникам, епископ Аркадий "состоял в тайной оппозиции митрополиту Сергию, придерживаясь взглядов т. н. "мечевской" группировки". –– Ред.).

Возлюбленные о Христе!

Так как я не имею возможности лично беседовать с вами, то доставлю себе удовольствие это настоящим письмом. Конечно, моя речь будет о текущих церковных событиях. Много печального происходит в наши дни. Особенно печально то, что наши первоиерархи ведут Российскую Церковь к потере свободы и к рабской зависимости, и все это делается так хитро и тонко, что пока их "деяния" нельзя подвести ни под какие каноны. Ни для кого уже не секрет, что наши архиереи назначаются не митрополитом Сергием и патриаршим Синодом, а кем-то иным. Не секрет и то, что все многочисленные перемещения архиереев (вопреки канонам) сделаны не для пользы Церкви, а по указке кого-то слева. Разве нам не известно, что и назначенный Москвой архиерей, по приезде своему на место служения, должен явиться к местным "вершителям судеб церковных", у них выдержать нечто вроде экзамена, и только после этого легализуется епископ.

Мне известны случаи, когда епископы, присланные Москвой с соответствующими бумагами, все-таки не были допущены к управлению своими епархиями. Те же, кои допущены, –– имеют ли они право свободного объезда своих епархий? Не испрашивают ли они на каждую поездку разрешения и не отдают ли они отчета в своей деятельности и органам гражданской власти? А как происходит теперь назначение епископами епархиального управления и отцов благочинных? И свободны ли в этой области епископы? Не получают ли они указаний, а то и приказаний, кого назначать и кого увольнять /…/. Хотя эти и подобные им многие "деяния" нельзя подвести ни под какие каноны, но от такой "легализации" веет ужасом. Говорили мне, что будто бы член Синода архиепископ Филарет (Гумилевский) сказал: "Мы будем делать все возможные уступки, но, когда дело коснется веры, тогда ничего не уступим". Но так ли говорили и поступали святые? Не умирали ли святители за свободу Церкви, за ее священные предания, уставы, даже священные книги и сосуды?.. Что касается поминовения за богослужением власти, то, хотя это "деяние" митрополита Сергия и не нарушает какого-либо церковного правила, оно осуждается голосом христианской совести. Как возношение в ектениях имени своего епископа, так и поминовение власти есть не что иное, нежели молитва за них. Если мы за богослужением поминаем своего епископа, то этим выражаем свое подчинение ему; иначе разрешалось бы, наряду со своим епископом, возносить имена и других епископов иноепархиальных; однако это нигде не делается; для желающих молиться об иноепархиальных епископах и имеется прошение: о милости, жизни, мире, здравии…

Подобно сему наша Российская Церковь до революции возношением за богослужением имени императора выражала свои молитвы о нем, а вернее всего, свою зависимость от него как от блюстителя ее интересов и до некоторой степени главы ее /…/. Каково же настоящее отношение Православной Церкви к советской власти, чтобы поминать ее за богослужением?.. Если мне возразят, что Христос заповедал молиться о врагах и гонителях, то на это отвечу: пусть нам укажут молитву о власти, а не пользуются для этого прежней формулой возношения. Притом для меня непонятно, как быть со следующим за сим прошением: "О пособити покорити под нози его всякого врага и супостата"? Ведь оно доселе никем не отменено?.. Быть может, и его читать? И тогда о чем мы молим и против кого направляем свои прошения?.. Удивления достойно то обстоятельство, что молиться о властях нас заставляют тогда, когда этого моления не желает ни сама власть, ни верующие. Почему тогда же ратуют о сем наши архипастыри? Не думаю, чтобы от них требовала сего советская власть, ибо безбожникам не нужны и молитвы; что же касается духовенства и народа, то у них предполагаемое поминовение за богослужением соввласти вызывает одно только негодование и возмущение. Быть может, наши первоиерархи пришли к убеждению в необходимости молиться о власти;тогда пусть они возьмут на себя труд составить такие прошения, которые были бы применяемы верующими и в устах их были бы действительно молитвами; так, например: "Еще молимся о еже во власти сущих, да Господь Бог избавит их от всех бесовских наваждений, приведет к покаянию, исправлению, возглаголет в сердцах их мир и благое о церкви своей святей…".

Итак, положение Церкви тяжелое. Но как быть нам? Можем ли мы подчиниться тем первым иерархам, которые стали на опасный путь, ведущий Церковь Христову к новым великим страданиям? Прежде всего, нужно хорошо уяснить то обстоятельство, что для Церкви Христовой не может быть большего зла, чем раскол. Никакие гонения и насилия не могут нанести Церкви такой раны, как раскол. Раскол – это вечно ноющая, вечно мучащая Церковь рана. И горе тому, кто ее наносит Телу Христову. Недаром святые отцы говорили, что грех раскола не смывается даже мученической кровью. Посему на решительные действия с душевной болью можно идти только тогда, когда испробованы уже все иные пути и средства спасения верующих. Итак, мы ни в коем случае не можем чинить раскола. Мы должны стоять на страже чистого православия и прилагать все возможные меры любви и обращения к совести тех, кто сознательно или бессознательно ведет Российскую Церковь к новому расколу. Мы не совершим раскола, но если увидим, и уже видим и свидетельствуем, что нашими иерархами нарушается самый дух православия: легализованная церковь превращается в один из отделов СОЧИ (секретная особая часть при ГПУ), пастыри связываются неприемлемыми их совести требованиями, тогда с сердцем, облитым кровью и слезами, мы должны встать на защиту истины и сказать: "Архипастыри и пастыри, мы отходим от вас, ибо вы уже отошли от правды Божией, вы создали новое направление Церкви Божией /.../, от этого нового направления, от этого раскола мы и уходим. Грех раскола лежит на вас". Но вы спросите, как же все это можно провести на деле? Кто должен взять на себя почин? Может ли это сделать каждый христианин? Кто и когда правомочен объявить верующим, что настал час разрыва с первоиерархом? Осуждать еретиков правомочна одна только Церковь, "и если Церковь преслушает, да будет же тебе, яко язычник и мытарь" (Мф. XVIII, 17). Выразителем же воли церковной является Собор. Но как быть в то время, когда Собору нельзя собраться? Тогда суждения по поводу того или иного церковного желания произносят епископы. Их же суждения не есть еще окончательный приговор, но есть авторитетный голос в Церкви; они являются стражами Церкви, и ими в междоусобный период управляется Христова Церковь. Следовательно, и в настоящем деле почин и решение принадлежат епископату. Но как это можно провести? Епископы, видя нарушение духа и буквы канонов, в одиночку или группами должны послать свои протесты митрополиту Сергию, моля его свернуть с неправого пути. Если эти протесты не возымеют действия, тогда они, согласясь между собой (можно и через посредство переписки), сообщают митрополиту Сергию, что они отселе не считают его уже заместителем Патриаршего Местоблюстителя, осуждают взятое им церковное направление и отделяются от него. То же объявляется и всем верующим. С этого момента совесть духовенства и верующих становится свободной от всякого рода действий (приказаний, запрещений) митрополита Сергия и состоящего при нем "синода". Отошедшая же от митрополита Сергия Православная Церковь может управляться одним из старейших иерархов или, как это было во время заключения Патриарха Тихона, каждая епархия самостоятельно своим архиереем /…/. Какую же роль во всем этом должны нести священники и верующий народ? Судить и запрещать архипастырей они не могут; не могут они также без епископов отходить от епископата. Но это не значит, что они должны бездействовать. Как воины совместно с вождем, так все (вместе с епископами) должны бороться за Истину и защищать ее. Как разведчики на войне не дают покоя своим начальникам, но, приходя из разных мест разведки, сообщают им об опасности, так и верующие, пока не пройдет опасность для Церкви, должны возбуждать в своих пастырях дух ревности, бодрствования и стойкости и всячески (духовно и материально) поддерживать их, дабы те безболезненно и право правили слово Истины. Молитесь же… За своих архипастырей и пастырей, возьмите на себя заботы об их семьях, дабы пастыри видели, что их семьи не будут нищенствовать без них, тогда смело, с любовью, а когда потребуется, то и с настойчивостью, сообщайте ему мнения и суждения верующих по разным вопросам церковной жизни. Опираясь на ревность и любовь своей паствы и понуждаемый ею, пастырь будет истинным стражем православия. А это залог правого пути церковного. Есть и другой, менее болезненный путь. Так как митрополит Сергий не есть Патриарший Местоблюститель, а только заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра Крутицкого, а заместительство он несет как послушание нынешнему главе Российской Церкви митрополиту Петру, то для каждого ясно, что митрополит Петр когда угодно может освободить митрополита Сергия от его послушания и возложить оное на другого архипастыря. Точно так же сами собой падают все права и обязанности митрополита Сергия как заместителя Патриаршего Местоблюстителя в случае смерти митрополита Петра. Вот те мысли, которыми я считаю нужным поделиться с вами, моля Господа о вашем умудрении и укреплении. Благословение Божие буди со всеми вами, братие. Аминь.

Аркадий, епископ Лубенский.

Далее следователь выяснил, что Владыка, приезжая в Москву в сентябре – октябре 1927 года и в феврале 1928-го, останавливался у Веры Константиновны Костомаровой. У нее болел отец, и по вечерам она читала ему, близким и знакомым, приходившим его проведать, толковое Евангелие от Марка. Несколько раз на подобных встречах присутствовал Владыка. Следователь А. В. Казанский пытался представить эти чтения как подпольное религиозное общество с общецерковными целями и задачами. Однако здравый смысл все же победил, и 15 мая 1928 года следствие предъявило обвинение, что "таковой (то есть епископ Аркадий Лубенский. –– Авт.) совместно с другим лицом, которого епископ Аркадий назвать не пожелал, издал и распространил (нелегально) документ, имеющий цель использовать религиозные настроения верующих масс в антисоветских целях, доказывая наличие гонений на веру, призывая к мученичеству и т. д.".

14 июня 1928 года тот же следователь, анализируя письмо, нашел достаточное количество "неправильных", с его точки зрения, "мнений и выражений" и сформулировал состав преступления следующим образом: "Послание предлагает взять пример с мучеников, которые "умирают за свободу Церкви, за ее священное предание и даже за книги и сосуды", и утверждает, что Церковь подвергается гонениям за веру со стороны соввласти, а народу предлагается поддерживать стойкость и мужество попов, заботу об их семьях, и, в случае чего, подталкивает попов на активность". На основании этого следователь пришел к выводу: "Антисоветскую деятельность Остальского считать доказанной". И подписи – А. В. Казанский и Е. Тучков.

23 июля 1928 года "дело" было рассмотрено, и Владыку осудили на пять лет лагерей. Его ждали Соловки.

(В одном из источников, описывающих жизнь и мученичество епископа Аркадия, есть примечательный рассказ об обращенной им к вере женщине Надежде А., живущей, по-видимому, в Москве. Эта женщина обладала поэтическим талантом и написала о Владыке Аркадии два стихотворения. Одно — описание торжественной праздничной службы в Москве: множество молящихся, храм залит светом, епископ, окруженный любящими, повсюду духовная радость, красота и молитвенный восторг. Второе стихотворение относилось к новым испытаниям, какие пришлось епископу Аркадию перенести в связи с новым арестом и ссылкой в Соловки. В этом стихотворении описывался отъезд епископа Аркадия в ссылку: ночь, одиноко стоящие женщины, отправка арестованного, решетки вагона, появление епископа Аркадия, последнее его троекратное благословение... –– Ред.).

Уже 3 сентября того же 1928 года епископ Лубенский Аркадий прибыл в Соловки. В лагере Владыка сохранил твердость и бодрость духа, оставаясь во всем верным архиерейской присяге. Миссионерский дух, возгретый с ранних лет молитвой и ревностью о чистоте православия, не оставлял епископа Аркадия даже в самых сложных и жестких условиях лагерной жизни.

Режим на Соловках был относительно "свободным", бежать с острова на материк по техническим причинам не представлялось возможным, и потому администрация разрешала выходить из барака, но не далее положенного расстояния. На острове оставались вольные монахи, которые могли свободно перемещаться и совершать богослужение. По мере возможности, епископ Аркадий тайно приходил к ним помолиться и поговорить. Они, в свою очередь, кормили Владыку, снабжали его хлебом и всем, что имели. На Благовещение епископ Аркадий возглавил Божественную литургию в часовне на втором этаже в сослужении священника Михаила Савченко и восьми вольных монахов – Ювеналия Мошникова, Константина Травина и других. На службе присутствовало не более 20 человек. В конце богослужения епископ Аркадий произнес слово утешения, в котором так нуждались все живущие на Соловках – вольные и плененные. Владыка долго и проникновенно говорил о гонениях на христианство и о том, как в древности православные прятались в катакомбах от своих преследователей. Образно и убедительно сравнивал древнее время с настоящим, что было так созвучно общему настроению и понятно всем присутствующим.

В лагере Владыка пользовался большим авторитетом у заключенных священнослужителей, конечно же, православных. Но украинские автокефалы и обновленцы, невзирая на жестокость лагерных условий, уравнивающих всех перед неотвратимыми страданиями, и здесь оставались непримиримыми к православному архиерею. Некий Степан Андреевич Орлик, автокефальный священник, еще в Житомире вступал с епископом Аркадием в ожесточенные публичные споры, обвиняя его в ереси. И вот, спустя столько лет, "оппоненты" встретились на Соловках. Неприязнь Орлика к православному епископу была столь велика, что и здесь, где, казалось бы, верующий в Бога заключенный священник должен забыть о своих пристрастиях, он донес на епископа Аркадия администрации.

Действительно, Владыка не вписывался в лагерный порядок: организовав вокруг себя православных священников, он внимательно следил за их дисциплиной, благочестием и за тем, чтобы никто не утратил бодрости духа и молитвенного настроя. Для священнослужителей, не имевших никакой поддержки от близких и родственников, он организовал кассу взаимопомощи. Невзирая на опасность, Владыке иногда удавалось совершать у вольных монахов службу архиерейским чином. В 1930 году, на Введение Божией Матери во храм, он сказал проникновенную проповедь о значении церкви в жизни верующих, о том, что "только лишившись возможности посещать храм, мы по-настоящему оцениваем, что потеряли". На одной из таких служб епископ Аркадий возложил палицу на священника Михаила Савченко, которой он был награжден митрополитом Михаилом (Ермаковым), о чем пришло известие с Украины. Это был ревностный, во всем единомысленный с Владыкой священник из Полтавы (выделение наше. –– Ред.), который помогал организовывать молитвенные собрания, а также разделять средства для поддержания в лагере "необеспеченного" духовенства.

Нигде, даже в пучине соловецкого ужаса, человек не мог ощутить себя достаточно защищенным от новых лишений и еще больших страданий. Кошмар настоящего сам по себе не предполагал, что завтра не будет хуже. Лагерное начальство, поднаторевшее в искусстве ломать беззащитных заключенных, отлично представляло, какую уже не физическую, а нравственную муку приносит заключенному, ожидающему окончания срока, отнятие шанса выйти на свободу. Срок епископа заканчивался 9 мая 1933 года, но таких людей, как он, советские безбожники особенно не любили выпускать на свободу, и 18 мая 1931 года против епископа Аркадия было выдвинуто новое обвинение.

Началось новое внутрилагерное "дело". Зная, с кем имеет дело, Владыка на допросах был немногословен и все обвинения отрицал. Как и на предыдущих допросах, защищая многодетного отца Александра от неминуемого ареста, Владыка и здесь, в лагере, ограждал ближних своей жертвенной отцовской любовью от подозрений следователя. С предельной убедительностью он говорил о своем полном одиночестве и отсутствии любых контактов:

"С группой священников в поселке Савватьево я никакой связи, кроме случайной, не имел. Также советов им не давал и давать не мог, так как я своими воззрениями им чужд как украинец. Бессонова я знаю; Дмитриева и Ильина я тоже знаю, так как я одно время с ними стоял сторожами, других я не знаю.

На службе у вольных монахов, которая у них была постоянной в своем помещении, я был также случайный посетитель, в службе я участвовал всего один раз, проповедей я там никаких не читал; разговор о создании кассы взаимопомощи я не вел и вести не мог, так как сам у них пользуюсь продуктами. Виновным себя признаю только в посещении службы вольных монахов, но на это я даже не знаю, существует ли запрет. Больше я показать ничего не могу. Все записано верно и мне прочитано.

Епископ Аркадий Остальский.

К вышеизложенному считаю необходимым добавить нижеследующее: в посещении вольных монахов я не считаю себя виновным. В 1928 году, когда я прибыл в поселок Кремль, мы, заключенное духовенство, не только имели полное общение с вольными монахами в храме, но невозбранно ходили к ним на квартиры и даже дневалили в их квартирах. Сам я в продолжение некоторого времени дневалил в их помещении. Большую часть 1929 и 1930 годов я провел на острове Анзер, и, когда после длительного перерыва пришел в поселок Кремль, то узнал, что пять монахов живут в часовне и подле них нет даже дневального; оттого я понял, что и вход к ним не возбранен, тем более, что никто и никогда не объявлял мне запрет на встречу с вольными монахами. К тому же, мне было известно, что все они работают вместе с заключенными и потому находятся в непрерывном с ними общении.

Что же касается духовенства, живущего в поселке Савветьево, то наши с ним отношения были таковы: знаком я только с тремя-четырьмя священниками, фамилии которых я уже упоминал; других же я не знаю даже в лицо. Со священниками я держался весьма осторожно, не знакомился с ними, ибо слыхал, что большинство их антисергианцы (то есть не признающие митрополита Сергия, которому я подчиняюсь) и автокефалы-украинцы, порвавшие с нами духовное общение в 1919 году. С теми священниками, с которыми я был знаком, отношения наши были весьма поверхностны, ибо многое нас разделяло, а именно: а) они –– великороссы, я –– украинец; нравы, обычаи, условия жизни, а отсюда и взгляды на жизнь у нас разные; б) они –– семейные, а я бессемейный; в) они –– священники и смотрели на меня как на представителя того епископата, который некогда их утеснял, и иногда давали мне это почувствовать. Это было мне неприятно, и я не только отходил от них, но и при первой же возможности занял место вещкаптера на участке Овсянка, чтобы не быть с духовенством вместе. Ввиду всех вышеизложенных причин, приходя из Овсянки в хозбюро Савватьево, я весьма редко и мало разговаривал со священниками, и даже чай пить или вообще подкрепиться пищей ходил к сотрудникам хозбюро, а не к духовенству. Если же со священниками и говорил, то из приличия. чтобы не быть грубым и не казаться злым на них.

Епископ Аркадий (Остальский)

1931 г. 18 мая.

К тому времени относится описание внешности епископа Аркадия, занесенное в "особые приметы": "Рост 165. Волосы и брови черные, с проседью. Глаза карие, нос обыкновенный. Особых примет нет". По своей трудоспособности отнесен к "категории 2-я общая".

По прибытии в лагерь на каждого заводился некий формуляр, в котором в точности фиксировалось место работ и отношение к труду. Такой формуляр сохранился, и мы можем проследить динамику "трудовых успехов" епископа.

"12. VIII. 1928 г. – общие работы.

10. IX. 1928 г. – сторож.

16. IX. 1928 г. – поведение хорошее. Отношение к труду и дисциплинированность соответствуют требованиям служебных обязанностей.

11. VI. 1929 г. – ничем себя не проявил.

Голгофа. 12. VII. 29 –– взысканиям не подвергался, поведение и отношение к труду удовлетворительное. Религиозного убеждения.

Февраль. 30 г. Троицкая –– служ/итель/ культа (епископ). Порядкам не подчиняется по религиозным убеждениям, работу выполняет, поскольку находится в условиях лагеря.

6. VII. Троицкая обслуга – епископ лаграспорядку не подчиняется. Настроен антисоветски, группировал вокруг себя служителей культа, ведя среди них агитацию против обновленческого направления православной церкви. Требует строгой изоляции и неуклонного наблюдения.

4. X. 30 г. Грота Савватьево сторож – (епископ). Поведение хорошее, работу выполняет, так как находится в лагере, дисциплинарным взысканиям не подвергался, среди служителей культа имеет большое влияние; религиозного убеждения.

29. VII. 31 г. …, участок Овсянка – (епископ). Дисциплинирован. К труду относится неудовлетворительно, работу выполняет по-казенному, хитрый, осторожный, среди заключенных явно показывает себя, выражая недовольство новым проведенным мероприятием культурных перевоспитаний и лагерной жизнью вообще".

Заключенный 4-го отделения поселка Савватьево Роман Петрович Погорелов донес о том, что группа заключенных священников, таких как Константин Иванович Бессонов, Александр Васильевич Вознесенский и другие (всего 15 человек), возглавляемая епископом Аркадием Остальским, проводит под видом религиозных бесед агитацию, направленную на дискредитацию советской власти. Было начато внутрилагерное дело № 58/2280.

"Произведенным расследованием установлено: заключенный Остальский пользуется среди заключенных священников званием епископа, группирует вокруг себя последних в лице Савченко М. Д., Вознесенского А. В., Ильина В. С., Травина К. П., Дмитриева Ф. Д. и других в их среде. Под видом религиозных бесед проводил антисоветскую агитацию. С этой целью проводил сборище заключенных в помещении вольных монахов. Так, 21 ноября 1930 года заключенный Остальский, собрав группу заключенных священников и рядовых верующих, после совершения с присутствующими религиозных обрядов – исповеди и причастия, произнес проповедь, в которой указал, что верующая масса и духовенство в данное время подвергаются гонениям так же, как и христианство подвергалось гонениям в первые века. Аналогичную по содержанию беседу Остальский провел в праздник Крещения в 1931 году.

Заключенный Остальский с целью создания себе авторитета среди окружающих его заключенных, помимо исполнения обрядов с антисоветским оттенком, занимался награждением заключенного духовенства и призывами организации материальной поддержки нуждающихся заключенных верующих деньгами, продуктами и одеждой.

Так, Остальский торжественно в присутствии вышеуказанного духовенства и рядовых верующих наградил заключенного священника Савченко Михаила палицей, причем во время выдачи награды последнему произнес следующую речь: "Приходит конец света. Настала власть сатаны; духовенству нужно объединяться, поддерживать друг друга материально, для чего надо производить сбор денег, продуктов и одежды, привлекая к этому и рядовых верующих".

Заключенное духовенство, находившееся под влиянием Остальского, в свою очередь, распространяло антисоветские слухи, в общем сводившиеся к тому, что советская власть своей политикой разорила крестьянские хозяйства и что при создавшемся тяжелом положении в стране должна быть перемена власти.

Подобные антисоветского характера разговоры, дискредитирующие советскую власть, группа проводила при всяком удобном случае, как то: во время читок в бараках газет, докладов и бесед воспитательного характера".

И далее идет персональное перечисление проступков лагерного священства. Например: "Заключенный священник Вознесенский Александр Васильевич в присутствии заключенных говорил, что за границей о положении в советской стране знают все; для советской власти, вероятно, наступил такой момент, какой потерпел царь Николай. Во время сбора средств на дирижабль заключенный Вознесенский со злобой сказал: "Скоро ли большевики заткнут свое горло, все берут, берут и никак не удовлетворятся". В одном из разговоров о народном образовании Вознесенский высказал, что раньше духовенство массе давало лучшее образование, чем дает в настоящее время советская власть.

Заключенный священник Изгородин Василий Павлович в разговоре с группой заключенных обновленческой ориентации духовенства высказывался по поводу проведения лекции среди заключенных на тему "Чистота – залог здоровья" с иронией: "Какая бы чистота ни была у свиней, но если их не кормить, пользы не будет, и лучше бы было, если бы нам, заключенным, давали бы больше хлеба, чем кормили подобными лекциями".

Заключенный священник Ильин Василий Степанович 23 января 1931 года в присутствии заключенных высказал: "В данное время советская власть дает по 10 лет только с той целью, что ей нужен бесплатный труд для выполнения пятилетки". И тому подобная мозаика из критических высказываний священников, окружавших епископа Аркадия.

В "Заключительном постановлении" записано: "Поведение остальных участников группы Остальского – закл. Травина, Коновалова-Ларского, Сахарова, Гундяева, Седова, Телухина, Оегостурова и Александрова выразилось: первых двух, то есть Травина и Коновалова-Ларского, совместно с епископом Остальским в совершении религиозных обрядов, а со стороны остальных – в посещении нелегальных собраний".

Большинство священников виновными себя не признали. Несмотря на это, все были заключены в штрафизолятор на шесть месяцев. Кто никак не высказывался, был тихим и лояльным, но поддерживал отношения с епископом Аркадием, получил по три месяца штрафизолятора.

Владыку Аркадия обвинили в том, что он: "1) Сгруппировал вокруг себя заключенных из духовенства и религиозно настроенных мирян с целью подрыва авторитета советской власти, также и лагерной администрации, систематически проводил под видом исполнения религиозных обрядов антисоветскую агитацию. 2) С целью создания себе авторитета среди заключенных организовал через заключенное духовенство сборы пожертвований для якобы нуждающихся заключенных. Кроме того, торжественно в присутствии многих заключенных наградил палицей заключенного Савченко /…/, то есть в преступлениях, предусмотренных статьей 58-10 ч. 2 УК".

Дело Владыки было направлено в тройку ОГПУ на внесудебное рассмотрение. А до решения тройки Остальский был переведен в следственный изолятор поселка Кремль и содержался там с 7 апреля по 7 мая 1931 года. Внутрилагерный суд, осуществляемый тройкой ОГПУ на основании доноса, определил Владыке дополнительный срок – еще пять лет.

Отбыв срок сполна (другой источник указывает точную дату окончания заключения Владыки –– 26 января 1937 года. –– Ред.), епископ Аркадий (Остальский) стал ожидать от митрополита Сергия (Страгородского) назначения на кафедру. Средств к существованию практически не было. Вот свидетельство самого Владыки: "Жил я на деньги, вырученные от продажи художественной литературы, – русских классиков, за которую я выручил около 2000 рублей. Более четырех месяцев я жил в Касимове у священника Николая Правдолюбова и его матушки Пелагеи Ивановны. Сам отец Николай и его брат были на Соловках, где и подружились с Владыкой. –– Н. Д.). Общался со священниками Михаилом и Федором Дмитриевыми, они очень интересовались своими племянниками, находящимися на Соловках. Две недели жил в Калуге, три раза за это время жил в Москве по три-четыре дня, иногда у двоюродной сестры Натальи Константиновны Асетницкой – одинокой вдовы, работающей машинисткой. Заходил, но очень редко, к Надежде Алексеевне Гринвальд, а также бывал у Веры Алексеевны Костомаровой. Все они являются моими близкими знакомыми по церкви, еще с 1926 года".

(Некоторые неподтвержденные источники свидетельствуют, что из Соловков епископ Остальский был освобожден раньше, а в 1934 году он якобы инкогнито посещал Киев, Владыку схиархиепископа Антония, вскоре после чего его снова арестовали, на этот раз в городе Рыльске. Эти же источники информируют о том, что в кратковременные периоды свободы епископа.)